— Однако не случилось. Она ко мне не приходила. И тем не менее, — сказал Росселин с вызовом, — я здесь, как если бы она приходила, хоть и узнал я обо всем из других уст. Господь ведает, как я скорблю об Эдгите, но что мы теперь можем сделать для нее, как не предать земле с почетом и после, если сумеем, изловить и отправить на тот свет ее убийцу. Однако еще не поздно отменить то, что намечено здесь на завтра, еще не поздно все исправить.

— Надеюсь, — резко прервал его Сенред, — ты не намерен обвинить в убийстве меня?

Столь чудовищное предположение застало Росселина врасплох: он так и остался стоять с открытым ртом, гневно сжатые кулаки разжались и кисти совсем по-детски, беззащитно повисли. Было яснее ясного, что его неиспорченный ум никогда не додумался бы до такой кощунственной мысли. Он растерянно пробормотал что-то невнятное, с негодованием отвергая отцовы нападки, и, не договорив, резко повернулся и снова уставился на Перронета.

— А вот у тебя — у тебя-то как раз была причина не дать ей дойти до меня! У тебя была причина заставить ее замолчать, чтобы никто не поднял голоса против твоей женитьбы, как это делаю сейчас я! Ты убил ее? Ты?

— Брось молоть чепуху, — презрительно фыркнул Перронет. — Я весь вечер был на виду, это кто угодно подтвердит.

— Ты-то, может, и был, но у тебя ведь еще и слуги есть, чтобы исполнять твои приказы.

— За любого из моих людей поручатся те, кто живут здесь, в доме твоего отца. К тому же, как ты уже слышал, женщину убили на обратном пути, когда она уже шла домой. Какой был бы для меня в этом прок? А теперь позвольте спросить вас обоих, отца и сына, — тут он требовательно возвысил голос, — по какому праву этот юнец вмешивается в замужество его близкой родственницы? По какому праву смеет он оспаривать волю ее брата и ее будущего мужа?

«Ну вот, — подумал Кадфаэль, — все и вышло наружу, хоть никто не хочет прямо назвать вещи своими именами. Перронет с его цепким умом, конечно, разгадал, какая безнадежная и запретная страсть на самом деле движет безрассудными поступками несчастного паренька. Теперь только от Росселина зависит, удастся ли в конце концов соблюсти приличия и с честью выйти из этой истории. Тяжелехонькая задача для юнца, у которого сердце рвется на части, а разум помутился от гнева и обиды. Хватит ли у него мужества со всем этим справиться?»

— По праву родича и брата, который рос вместе с ней под одной крышей и сильнее всего на свете желает, чтобы Элисенда была счастлива. Я чтил и чту волю отца и у меня нет сомнений, что он не меньше меня желает видеть ее счастливой. Но когда до моих ушей доносят весть о свадьбе, устроенной с поспешностью и в мое отсутствие, как могу я оставаться спокойным душой? Я не желаю стоять сложа руки и смотреть, как ее толкают к браку, который, быть может, ей вовсе не по сердцу. Я не допущу, чтобы ее уговорили или принудили к чему-то вопреки ее собственной воле.

— Но это не так! — горячо возразил Сенред. — Ее никто не принуждает, она сама выразила согласие и желание вступить в этот брак.

— Тогда почему было не сообщить заранее и мне тоже? Зачем дожидаться, когда дело будет сделано? Как я могу поверить в то, что твоими же собственными поступками опровергается? — Он стремительно развернулся к Перронету, его побелевшее лицо дрожало от сдерживаемого напряжения. — Сэр, я не держу на вас никакого зла. Я даже не знал, кто должен стать ее супругом. Но вы должны понять меня: трудно поверить, что все делается честно, когда это делают тайком.

— Ну, теперь уже нет никаких тайн, — отрезал Перронет. — Кто мешает тебе услышать все из собственных уст той дамы, о коей ты так печешься? Тогда ты наконец будешь доволен?

Росселин побледнел еще сильнее, чем прежде, и несколько мгновений боролся с собой, страшась лицом к лицу встретить окончательный отказ. Но выхода у него не было, и он согласился:

— Если она скажет мне, что это ее собственный выбор, тогда я не пророню больше ни слова. — Юноша, правда, не сказал, что тогда будет доволен.

Сенред повернул голову к жене, которая в продолжение всей этой сцены преданно стояла с ним бок о бок, не сводя в то же время беспокойного материнского взгляда с лица своего бедного, страдающего сына.

— Поди приведи Элисенду. Пусть скажет сама.

Едва Эмма вышла, в холле воцарилась гнетущая, напряженная тишина. Кадфаэль не мог понять, обратил ли кто-нибудь, кроме него самого, внимание на то престранное обстоятельство, что Элисенда до сих пор не сошла вниз узнать, чем вызван весь этот ночной переполох в доме. У него из головы не выходил ее образ, каким он предстал ему, когда он на пороге обернулся и окинул взглядом всех собравшихся в холле, — ее одинокая фигура, какая-то поникшая и потерянная, словно она ступила на дорогу, искренне веря, что сумеет пройти ее до конца с гордо поднятой головой, и вместо этого сбилась с пути, заблудилась и не ведает, где выход. У нее просто не хватило душевных сил справиться с этой новой, неожиданно изменившейся ситуацией. И все же удивительно, что она, хотя бы из желания рассеять мучительное неведение, не спустилась вниз вместе со всеми поскорее узнать правду — какой бы горькой она ни была, — когда вернулись участники поисков. Да знает ли она, что Эдгита мертва?..

Сенред вышел на середину тускло освещенного холла, теперь не было никакого смысла укрываться от лишних ушей за дверями солара. В дом пришла беда. Убита старая служанка. А молодая госпожа накануне своей свадьбы столкнулась с раздором и смертью. При таких обстоятельствах невозможно делить обитателей дома на хозяев и слуг, господ и челядь. Сейчас все они были одно целое, все охвачены общей тревогой и ожиданием. Все, кроме Элисенды, которая почему-то до сих пор не появлялась.

Брат Хэлвин удалился в самый темный угол и там сидел на скамье у стены, молчаливый и неподвижный, опираясь на свои костыли, отчего напоминал нахохлившуюся птицу. Его запавшие, черные глаза внимательно всматривались в каждое лицо, словно хотели разглядеть то, что скрыто от взора, понять то, что невысказано. Если он и чувствовал усталость, то виду не подавал. Кадфаэль охотно отослал бы его в кровать, но сейчас, когда над всеми нависло предчувствие беды, встать и уйти было просто невозможно. И только Элисенда не разделяла со всеми общей тревоги. Только она одна оставалась в стороне.

— Да куда же она запропастилась? — не выдержал Сенред, начиная закипать. — Сколько нужно времени, чтобы натянуть на себя платье?

Им пришлось прождать еще несколько томительных минут, прежде чем в дверях появилась Эмма — ее круглое, доброе лицо осунулось от страха и отчаяния, руки нервно теребили пояс. Из-за ее спины таращилась перепуганная Мадлин. А Элисенды по-прежнему не было и в помине.

— Она пропала, — вымолвила Эмма, слишком потрясенная и растерянная, чтобы как-то смягчить это известие. — В кровати никого, и в комнате никого, и нигде в доме ее нет. И плащ ее исчез. Йехан сбегал на конюшню — ее лошадь и упряжь тоже исчезли. Выходит, пока тебя не было дома, она сама оседлала коня и уехала тайком, совсем одна.

В первую минуту все будто онемели — брат, жених, бедный влюбленный юноша, все. Пока они тут судили да рядили, вертели так и сяк ее судьбу, она сама решила действовать и сбежала от всех сразу! Да, даже от Росселина, и он, как и все остальные, стоял словно громом пораженный и не понимал, что происходит. Сенред набычился и грозно взглянул на сына. Перронет, готовый заподозрить соперника в ком угодно, тоже впился в него недобрым взглядом, но было очевидно, что Росселин не причастен к этому безрассудству. С грустью подумал Кадфаэль о том, что еще прежде чем стало известно о смерти Эдгиты, ее таинственный уход из дому в поздний час и неизвестно какими причинами вызванная задержка не оставили камня на камне от всей непоколебимой решимости Элисенды. Никто не спорит, Перронет достойный человек и составил бы прекрасную партию, вот она и дала согласие, желая уйти с дороги Росселина и избавить его и себя от безвыходной ситуации. Но если эта жертва сулит только озлобление, опасность и вражду, а может, и гибель, тогда совсем другое дело. Элисенда подошла к самому краю, но в последний момент в ужасе отшатнулась и сняла с себя все обязательства.