Понятливый Перронет удержал себя от дальнейших расспросов — он сжал рот и стиснул зубы и с независимым видом уселся ждать сколько придется. В Вайверсе наконец воцарилась ночь, и нависла неподвижная, гнетущая тишина. Вряд ли хоть один человек из тех, что устроились на ночлег в холле, смог уснуть. Но если кто и шевелился, то украдкой, если и переговаривался, то шепотом.

Вопреки предсказаниям Перронета, ждать пришлось не так уж долго. Внезапно тишину сотряс топот конских копыт по морозному, твердому насту во дворе перед домом, затем срывающийся от гнева молодой голос стал грозно кликать на помощь слуг, и тут же забегали, как нахлестанные, грумы, и зашевелились, зашаркали по полу, поднимаясь, те, кто устроился спать, но не спал, в холле. В темноте раздавались торопливые, бестолковые шаги — люди суетились, спотыкались, сталкивались; шуршал под ногами тростник; поспешно чиркал об огниво кремень, потом после нескольких попыток занялась лучина, огонь в заложенном на ночь дерном очаге разгорелся и был зажжен первый факел — с ним побежали зажечь остальные. Уединившаяся в соларе четверка едва успела выйти в холл навстречу всему этому шуму, как наружная дверь задрожала под бешеными ударами и снаружи раздались яростные крики и требования немедленно отворить.

Двое-трое, узнав голос, разом ринулись снимать засовы и тут же были сбиты с ног тяжеленной дверью, которая распахнулась с такой силой, что стукнулась о стену, и в холл влетел Росселин. В дрожащем свете разгорающихся факелов выделялась всклокоченная от бешеной скачки копна льняных волос на непокрытой голове и сверкающие синие глаза. Вместе с ним в холл влетел и морозный ночной воздух, и все факелы сразу замерцали и закоптили. Сенред, как раз в этот момент выходивший из солара, был пригвожден к порогу пылающим взором собственного сына.

— Что это твой Эдред мне тут нарассказывал? — набросился на него Росселин. — Какие игры ты затеял за моей спиной?

Глава девятая

Никогда еще его отцовский авторитет не подвергался такому испытанию, и Сенред сам прекрасно это понимал. В минуту сомнения удобнее всего воспользоваться репутацией домашнего тирана, но за Сенредом таковой не числилось. Однако он все-таки попытался перехватить упущенную инициативу.

— Что ты здесь делаешь? — грозно спросил он. — Разве я посылал за тобой? Или, может, твой господин позволил тебе отлучиться? Кто из нас двоих освободил тебя от службы?

— Никто! — вспыхнул Росселин. — Никто меня не отпускал и ни у кого я не спрашивал разрешения. А что до присяги, от нее ты сам освободил меня своим обманом. Я-то ничьим доверием не злоупотребил. Я помню свой долг перед Одемаром де Клари и, если нужно, вернусь к службе безропотно и покорно приму от него любые упреки, но не раньше, чем ты честно и откровенно расскажешь мне, что ты замыслил. Я во всем слушал тебя, верил тебе, покорялся твоей воле. Может, и я в ответ могу на что-то рассчитывать? Хотя бы на честность?

Не всякий отец стерпел бы такую дерзость. За подобные речи иной взгрел бы молодца почем зря, не посмотрел бы, что это его сын, но Сенред при всем желании не мог дать волю своему гневу. С одной стороны Эмма нервно теребила его за рукав, сама не своя от страха, чем кончится перебранка между ее мужем и сыном. А с другой над его плечом нависал грозовой тучей не упускавший ни единого слова мрачный Перронет, который буквально впился взглядом в разъяренного юнца, безошибочно почуяв в его появлении угрозу своим собственным планам. Иначе чего ради этот молокосос примчался, как оголтелый, посреди ночи? И ведь, судя по всему, он скакал кратчайшей дорогой, в потемках далеко небезопасной, не то не заявился бы так скоро. Все, что стряслось этой ночью, не было ни совпадением, ни игрой случая. Замужество Элисенды Вайверс — вот то событие, за которым потянулась вся цепочка: убийство, поиски, бешеная скачка. И вероятно, это только начало.

— Я не сделал ничего такого, — с достоинством ответил Сенред, — чего бы я должен был стыдиться, и отчитываться перед тобой не собираюсь. Ты не хуже меня знаешь, какое место тебе отведено, ты сам был согласен им довольствоваться, не жалуйся теперь! В этом доме я хозяин, и я знаю свои права и свой долг по отношению к моей семье. И буду отправлять их как сочту нужным — во благо всем!

— А я не заслуживаю даже того, чтобы меня ставили в известность! — вспыхнул Росселин, как разворошенный костер. — Конечно, зачем? Я должен узнавать все от Эдреда в последнюю минуту, когда уже, может, и изменить ничего нельзя, когда уже погиб человек — погиб по твоей вине! И это ты называешь действовать во благо? Может, у тебя повернется язык сказать мне, что Эдгиту убили совсем не поэтому и вообще случайно? Не спорю, это, конечно, разбой, если не хуже. Но кто вынудил ее отправиться в путь ночью одной? Ну давай, скажи мне, что у нее могли быть и другие причины! Только Эдред успел доложить мне, что ее убили на пути в Элфорд. Вот почему я здесь — чтобы не стряслось еще какой-нибудь беды.

— Полагаю, — ледяным тоном заметил Перронет, так что его звенящий голос был слышен во всех уголках холла, — твой сын имеет в виду мою женитьбу на леди Элисенде. В таком случае, я тоже, по-видимому, имею право сказать свое слово.

Широко раскрытые синие глаза Росселина оторвались от лица отца и устремились на гостя. Он впервые взглянул на него с момента своего появления в доме и, узнав, изумленно замолчал. Кадфаэль припомнил, что они не чужие друг другу. Их семьи издавна были знакомы, и вроде бы даже состояли в каком-то дальнем родстве, а двумя годами раньше Перронет по всем правилам просил руки Элисенды. Во взгляде Росселина не было никакой враждебности к Перронету, — скорей растерянность и бессильная ярость в связи со сложившимися обстоятельствами, нежели озлобленность против своего более удачливого соперника, с которым он не мог и не имел права тягаться.

— Так это ты жених? — глупо спросил он.

— Да, я. И отступаться не намерен. А что ты, собственно, имеешь против?

Личной враждебности они, возможно, друг к другу и не испытывали, но это не помешало им мгновенно уподобиться двум задиристым, драчливым петухам. Впрочем, Сенред тут же примирительно положил ладонь Перронету на руку и метнул на сына грозный взгляд, выставив вперед другую руку, словно запрещая ему двинуться с места.

— Погодите, погодите! Все это зашло слишком далеко. Пора объясниться начистоту. Так ты, сын, говоришь, что узнал о свадьбе, только когда тебе рассказали о гибели Эдгиты, то есть от Эдреда?

— От кого же еще? — возмущенно воскликнул Росселин. — Он примчался, будто за ним гнались, перебудил весь дом и с ходу выложил Одемару все новости. Думаю, он не знал, что я его слышу, когда сболтнул о свадьбе, но я-то слышал! Вот почему я здесь! Желаю сам во всем разобраться! Ты-то предпочел бы ничего мне не объяснять. Ну, да ладно, мы еще посмотрим, все ли тут делается во благо!

— Значит, Эдгиту ты не видел? Она с тобой не встречалась?

— Как я мог ее видеть, если она лежала мертвая в доброй миле от Элфорда? — досадливо отмахнулся Росселин.

— Она умерла уже после того, как пошел снег. Когда ее хватились, она отсутствовала несколько часов. За это время она могла дойти до Элфорда и возвращаться обратно. Где же она была все это время, откуда-то возвращалась! Но где еще могла она быть?

— Так ты считал, что она успела побывать в Элфорде, — ошарашенно произнес Росселин. — Нет, я узнал только, что ее убили, как я полагал, на пути в Элфорд. На пути ко мне! Ты на это намекал? Что она спешила предупредить меня, рассказать, какие делишки творятся тут в мое отсутствие?

Молчание Сенреда и несчастное лицо Эммы ответили ему яснее всяких слов.

— Нет, — медленно проговорил он, — я ее не видел и не слышал. Ни я, ни кто другой в доме Одемара, насколько мне известно. Если она там и побывала, не имею понятия, у кого. Но что не у меня — это точно.

— Но ты ведь не станешь отрицать, что у нас были основания так думать, такое ведь могло случиться.